— Уйди ты! — со злостью вырвалось у Алены,— Трус!
— Убирайся прочь! — прорвало и Ефрема.
Лишь глубокой ночью ветер перестал выворачивать из глубин реки глыбы волн. Тучи поредели и начали прокалываться звездочками. Сразу посветлело. Унжа засветилась фосфорическим блеском.
Ефрем и Алена подтянули связку добела истертых бревен и запасным канатом накрепко привязали ее к другим.
— Ишь, рубашку-то на тебе как порвало,— заметила Алена.
Ее лицо было бледно, подбородок заострился; мокрые волосы гладко обтягивали голову и точно свинцовые тяжело падали на плечи.
— Пустяки,— небрежно отозвался Ефрем.— Не то еще случается.— И расстегнул ворот рубашки, которая надулась ветром совсем так, как у Трофима Васильевича.
— Молодец ты! Удержал! — похвалила Алена.
— Пустяки,— пробормотал Ефрем и выгнул грудь.
Подошел Трофим Васильевич.
— Ну, как у вас тут? — спросил он.
— Да чуть бревна не унесло,— ответила Алена.— Ефрем удержал.
— Вместе мы удержали,— п
оправил Ефрем.
— Ну, вот и молодцы,— протянул старый плотогон и ловко запрыгал на одной ноге, похлопывая ладонью по уху, откуда тоненькой струйкой полилась вода.— А теперь идемте: доужинать надо. Там и обсушимся... Вон Жора костер разводит.
Огонь сначала низко трепыхался, по вдруг подскочил острыми рыжими клиньями и мягко зашуршал ими в воздухе. Мокрые бревна сразу маслянисто залоснились. От сырой одежды у огня повалил пар.
— Ну, как дела, повар? — спросил Трофим Васильевич, нетерпеливо потирая руки.
— Полкотла расплескало. Доливать пришлось,— невесело отвечал Жора.— Сейчас согреется...
Все взяли ложки и в ожидании уселись полукругом у костра.
— А ты что ж молчишь, Жора? — удивился Трофим Васильевич.
— Что ж мне — орать, что ли?
— Ишь, ты, какой сердитый!.. А уху все-таки неплохую сварил.
— Э-э, да разве ж это уха! — поморщился Жора.— Не удалась она нынче.
— А давеча ты говорил другое. Вот и пойми тебя.
Жора отмахнулся и тут же искоса взглянул на Алену, спросил вкрадчиво:
