А Пал Антоныч — уж на что мужчина геройского сложения и голос имеет громовитый, натурально начальственный, а и тот сдал — по-бабьи взвизгнул. Затем, одначе, вода перестала пузыриться. Я даже малость успокоился, порешил было, что это в окияи-море каких-нибудь огромадных хулиганистых рыб напустили, вроде китов пли акул, ну они косяком и прошли под нами, взъерепенили воду.
Но не жди, лада моя, 
. Вдруг начали из засмиревшей воды лезть, как пики, сосны и прочие заупокойные деревца; а на их верхушках и ветках, хочешь — верь, хочешь — нет, налепились, ровно тебе грачиные гнезда, пучки водорослей, только за место птиц там рыба всевозможная трепыхает, на солнышке блескует. За деревцами, глянь, кусты прут, опять же в страшенных водорослях, почище кащеевой бороды. А там вскорости и кочки мшистые выперли. И на тех кочках столько рыбьей живности, сколько раньше, до затопа, и ягод не росло!..
Но мне тогда, само собой, не до рыбьих прелестей было. Какая тут, к лешему, рыба, ежели лодка заедино с нами очутилась посреди суши, и мы на ней сами, как рыбешка дохлая, пойманная. Пучим очумело глаза, а разуметь толком ничего не разумеем. То есть это я один сижу одурелый. А Пал Антоныч, тот, как человек к науке прикосновенный, начал кое-что кумекать.
— Нам,— говорит, — спихиваться надо.
— С чего спихиваться-то? — лопочу я.
— С острова,— говорит Пал Антоныч,— Это, наверно,
торфяной пласт всплыл со дна.
— Да зачем же ему, как рыбине какой, всплывать надо было? — Это я с дури-то пытаю ученого человека.— Что ему там, на дне, плохо лежалось? Чай, там, в подводном царстве, тишь да благодать.
А Пал Антоныч объясняет: нет, его как раз в шторм потревожило, зацепило сильной волной, ну он подумал, подумал да и выбросился поплавком...
— Да почему,— наседаю я, ошалелый,—почему он аккурат иод нами выбросился, а не под каким-нибудь другим кораблем?
— Ну, этого я не могу знать,— жмется Пал Антоныч,— Выходит, судьба наша такая. И надо нам эту судьбу-злодейку перебороть, не то унесет она к черту на кулички.
