Все же судьба сжалилась над приезжим. У столовой я встретил бородатого сторожа и сразу повел расспросы о гостинице.
— Да вот тут, над столовой, она и помещалась,— просвещал меня старик.— Л теперь ее прикрыли за ненадобностью. Сам посуди! Промышленности у нас нет, никаких тебе примечательностей. Так на кой ляд к нам командированный поедет или, к примеру, турист? Нечего им тут делать! Ну, а марийцы, которые картошку возят к пароходам, те на пристани ночуют.
Волей-неволей пришлось мне возвращаться; а тут еще, в довершение всех бед, грянул ливень из подкравшейся разлохмаченной тучи. Сразу же, с гулом горных потоков, сорвались ручьи, начали размывать улицы, выворачивать булыжник — и городок, казалось, пополз вниз но глинистой круче...
Весь уже мокрый, проклиная все на свете, добрался я до пристани. Но то, что я увидел здесь, заставило меня позабыть о собственном несчастье. Широкая завозня, подобно исполинскому клину, вонзалась со скрипом и треском между берегом и дебаркадером. Л «забивал» тот «клип» катерок; он же сзади и освещал прожектором завозню, толстые мешки на пей, измокших женщин, которые жались на носу.
Это были марийцы, я не мог ошибиться. Головы женщин были повязаны белыми платками, только не спереди, не у подбородка, как это дела
ют русские женщины, а сзади; на всех были черные шабуры - одеянье на каждый будний день, туго, как броня, обтягивающее грудь, застегнутое где-то у левого плеча, внизу же собранное в грубые складки; причем у каждой женщины имелся ситцевый передник самой причудливой расцветки и довольно длинный, однако не настолько, чтобы нельзя было разглядеть из-под него шерстяные чулки с белой оторочкой, вправленные прямо в галоши или остроносые сапожки.
Ливень не стихал. Женщины, застигнутые им врасплох, не имея брезента, чтобы укрыться сообща, все теснее жались на носу завозни, лепились в сырой комок, сочащийся дождевой водой. Им, по-видимому, не терпелось поскорей соскочить на берег и спрятаться под навесом. Но в тот момент, когда завозня, подталкиваемая катером, ткнулась в песок, прозвучал гортанный голос высокой женщины, у которой к тому же, в отличие от всех, голова вместо платка была обмотана, по-старинному обычаю, белым холстом.
