Песня заворожила женщин. Одна за другой, они стали заскакивать на завозню и бесстрашно входить в воду, а затем и окунаться в нее по грудь, чтобы ухватить под водой концы мешка и забросить его, еще более тяжелый, на чью-нибудь натруженную спину. При этом женщины вторили своими тонкими голосами песне — и она, нежная и мужественная, точно роднила их здесь, на Волге, в холодный дождь, при беде.
О чем они пели?.. Они пели о том, что родились, как птенцы в одном гнездовье, и росли, как листья на одном кусте, жили, как молоко в одной кадушке, вместе веселились, шумели, как частый камыш на лесных озерах, вместе ходили, как бусы па одной нитке, и что они вовек не расстанутся, подобно платочкам из лавки, и никто их не посмеет развести, словно малых ягняток из одной отары...
Эту марийскую песню перевел мне моторист колхозного катера, старый бритый Олык Кырля из горной правобережной деревни Яхтан-Сальт, откуда были родом и эти трудолюбивые, бесстрашные женщины.
Восхождение... в центре Казани
Есть такое предание: казанская царица Сююмбека, дочь могущественного наг «некого князя, жена трех нелюбимых ханов, скончавшихся один за другим, полюбила татарина, красавца Качаку-Оглану, но любовь ее была безответной, и с горя она забралась на высокую крепостную башню, чтобы кинуться вниз...
История, о которой пойдет речь, случилась совсем недавно в Казани.
Химико-технологическому институту было передано старинное здание, которое прежде занимал протезный завод. В нем, после ремонта, разместились две кафедры. Однако древняя башня, высотой примерно в тридцать метров — колокольня бывшей церкви Варвары Великомученицы, как выяснилось впоследствии,— была, в отличие от степ, недоступна побелке. Ее мрачный вид угнетал аспиранта Юсуфа и девушку Хаят, которая любила этого смелого юношу, дерзкого альпиниста. Она даже записалась в секцию казанских альпинистов, хотя от природы была боязливой. Но Юсуф, казалось, не замечал преданной, молчаливой любви девушки. Между тем Хаят успела узнать, что лестничные перекрытия внутри башни не сохранились, а снаружи строители не могут начать ремонт: стена голая, люльку к ней ни за что не подвесишь.
Хаят рассказала об этом Юсуфу и, помолчав немного, спросила с самым невинным видом:
— Кажется, а альпинизме подобный подъем характеризуют так: отвесная стена с нависающими карнизами, почти без одной зацепки?
— Да, ее характеризуют именно так,— насмешливо отозвался Юсуф.— Однако это тебя не касается.
На следующий день оп позвал инструктора альпинизма
Ильдуса Нугманова из университета. Вдвоем они забрались на крышу и снизу ощупали башню руками, обстукали ее молотком. К их радости, старинный кирпич оказался крепчайшим, почти как скальная порода. Теперь следовало заказать в экспериментальной мастерской института комплект шлямбуров и шлямбурных крюков из специальной стали. И так как Хаят работала в этой мастерской, то заказ был выполнен быстро и точно, с особенной любовью.
Началось альпинистское восхождение — не в центре какого-нибудь горного хребта, а в центре Казани. Хаят, замирая сердцем, видела, как отважный Юсуф, с веревкой у нагрудного пояса, выбивал отверстие в голой стене, как загонял т
уда крюк с кольцом, как затем, вдев в это кольцо карабин, вешал на него веревочную лестницу с дюралевыми ступеньками, по которым поднимался все выше и выше. А Ильдус, держа другой конец веревки, стоял на подстраховке. И такой он был худенький, попросту хилый с виду, что, сорвись «стенолаз»,— Ильдус не удержит веревку, и Юсуф разобьется о землю: так думала встревоженная Хаят.
Но все окончилось благополучно. Альпинисты, шаг за шагом, добрались по болтающейся лестнице до кровли звонницы, забили последний крюк и, к радости Хаят, единственной болельщицы, спустились на землю, причем Ильдус вручил ей замшелый кусок кровли, как доказательство одержанной победы, а Юсуф только проворчал:
— Тоже мне альпинистка! Зачем внизу крутилась? А если б кирпич упал? Или я?
«Тогда бы я приняла тебя на свои руки,— сказали глаза Хаят.— Ведь я люблю тебя и постараюсь заслужить твою любовь и дружбу».
Едва альпинисты ушли, как Хаят полезла по веревочной лестнице вверх. Дул ветер, и лестницу, вместе с Хаят, швыряло из стороны в сторону. Тогда она крепко, до боли в пальцах, сжимала дюралевые ступеньки, а когда становилось особенно страшно, прикрывала глаза, немного переводила дух, затем снова лезла вверх. В конце концов она приучила себя смотреть ввысь, а не па землю. Мысль, что она очутилась па тон высоте, где еще недавно был Юсуф, то есть стала с ним, опытным альпинистом, как бы наравне,— эта тщеславная мысль тоже ободряла девушку. И она продолжала карабкаться вверх, пока не достигла звонницы.
