Сейчас они быстро и украдкой, пытливо поглядывали на Автомобиль, и его смутно тревожили эти быстрые застенчивые взгляды, как будто и Полинка пыталась в нем отыскать что-то давнее, знакомое. И он замирал в томяще-нервном ожидании: а вдруг она сейчас окликнет его, произнесет его имя? Но она отвернулась, 
и сердце Ивашки облилось тошным холодком: пет, не узнала! Да и где узнать? Подбородок в ржавой щетине, под глазами — мешки, и из- под задранных штанин желтеют его железно-деревянные ноги.
Ему стало жаль себя. В то же время он досадовал на Полинку: ведь он-то узнал ее, гак почему она не смогла признать его? Разве не осталось в его лице чего-то сокровенного от приглядной молодости, разве не могла она разглядеть хоть одну его нетленную черточку?..
Нахмурив брови, опять сумрачный, Автомобиль надбавил скорость — да и пора было! Встречный, с моря, задувал ветер, еще сдержанный, но туман уже отлипал от воды и сам теперь волнисто струился над прибрежной землей. Ветром же его отдирало от вершин деревьев и взвивало к реющим лучам солнца, пока он не таял клочьями пара. И вдруг кротко и ясно, сквозь последний, паутинно-тонкий клочок просияло умытое солнце.
Но по-прежнему сумрачно, безрадостно было в душе Ивашки Фролова.
«Да, может, мне назваться? — вдруг подумал он и тут же ужаснулся этой мысли. — Нет, пет, ни за что! Не признала она меня, так оно, может, и к лучшему. А то что бы я стал рассказывать о своей незадавшейся жизни? Ну, в чужой стороне маялся. Потом — война, и я добровольцем на фронт. Год, второй отвоевал, и все ничего, да тут бой под Харьковом — и обоих ног как не бывало... Ну, а дальше что? Дальше-то, пожалуй, и вспоминать нечего. Не жизнь — сплошной туман... Спьяна оженили молодца на вдовушке... Эх!»
Узкая лодка с каким-то порывистым щегольством заносилась на повороте: все петляла Уломка, все как бы уламывалась. И, однако, быстро миновали пригористое село Клопузово с его лесопилкой и сушильным заводиком, а минут через двадцать и устье Тисовки осталось позади. Теперь луга лежали сплошь затопище, пи кочкой, ни одним пеньком не выдирались из воды. И вдали уже дремуче темнел зубчатый лес милой заболотской стороны.
