Да потому, что не оскудевала их силушка, был у нее надежный приток. Не то что теперь.
— Но что же теперь-то случилось?
— Теперь разлад промеж них. Отлюбили они, выходит, свое.
— То есть как это «отлюбили»?— решил я раззадорить старика. — Разве они люди?
— Да разве лишь у одних людей бывает любовь? — пробасил тот уверенно, звучно, без прежней хрипотцы. — Нет, природа, матерь наша общая, всех сподобила на чувство великое, прекрасное. Все сущее в этом мире друг к дружке тянется: травы к солнцу, дождинки к земле...
— А реки к морям! — подхватил я.
— Так, истинно так, — кивнул старик и тут же вытащил из кармана огромный, вроде салфетки, платок, обтер лицо, высморкался, после чего продолжал уже распевно: — Волга-то — она всегда к Каспию тянулась, и он, богатырь, всем прочим речкам ее предпочел за приглядный лик, за дородство. Только стал он вдруг замечать: без прежней прыткой радости кидается молодка-красавица на его приютную грудь. «Эге! — смекнул Каспий. — Тут дело нечистое. Не иначе как моя зазнобушка с кем-то другим справляет утехи». И стал он, ревнивец, выпытывать у нее тайну-причину такой остылости. А Волга ластится из последних силенок, усыпляет его тревоги-сомненья разными дарами: вкусным, мучнистым илом, белыми, как снег, кувшинками и прочен надводной цветущей красой.
Каспий поштормил, поворчал волнами и вскорости успокоился, благо с рождения был доверчив. Начал он ждать-поджидать, когда Волга прежней страстью взыграет, и даже малость усох ожидаючи. А Волга-то, что пи год, все скупее на ласки. Ее струи, прежде напорные, разбежистые, теперь недалечко в соленую кипень выбрасываются. Каспию уже не насытиться водой-преснянкой; он начинает обсыхать с береговых закрайков. Его опять ревность буравит, почитай, до самого днища. «Ну-ка, сказывай, блудня, — пытает он, — с кем гуляла, с кем бражничала?» Волга же снова ластится, щедротами Каспий задабривает: то кинет ему слиток золотой — песчаный остров, то сплетет из чилима и лотоса живой, сказочный ковер, а то и зарослями-чернями присосется к разволнованной груди ревнивца, чтобы только утешить его боль сердечную.
