Ефрем бросил багор.
— Я здесь,— тихо выговорил он.
В лодке Ефрему было покойно, уютно и не хотелось ни о чем говорить. Но ему думалось, что сказать непременно надо что-нибудь. Он усиленно начал подыскивать нужные слова, вглядываясь украдкой в лицо Алены...
Девушка сидела с чемоданом на корме и смотрела в воду.
Вода мягко журчала у бортов.
Выступил и снова наглухо ушел в туман теплый огонек бакена.
«Что ж мне все-таки сказать?» — напряженно думал Ефрем.
Внезапно лодка врезалась в песок; громко хрустнула ракушка; раздались гулкие хлопки крыльев потревоженной чайки.
«Вот и она сейчас, как чайка эта, улетит»,— вздохнул Ефрем.
— Что ж, прощайте,— сказала Алена и соскочила на прибрежный песок.
— Прощайте...
— Никогда я ту ночь не забуду.
— И я не забуду...
Когда Ефрем достиг своего плота, туман уже свертывался в клубки, взлетавшие кверху и таявшие в нежно поголубевшем небе. Впереди завиднелся древний городок Юрьевец. Сонный и тихий, он тесно прижался к отвесным сизым холмам.
Широка у Юрьевца была Волга! Унжа покорно выходила ей навстречу из дремучих глубин костромских лесов. Оттуда же, казалось, поднималось и солнце, веером распушив лучи. И, словно приветствуя его, где-то за излучиной Волги по-петушиному звонко раскричался пароход.
Сватовство Огуречного короля
Живет на свете король, и не 
простой — Огуречный; зовут его Филимон Архипыч. Бывало, еще май только в зачине, деревья по-сиротски голы, да и на пригреве студит сырым холодком земли, а тароватый Архипыч, глянь, уже пленяет взор исхудавшего за зиму горожанина нежнейшей акварельной зеленью «нежинских» огурцов.
Цена, конечно, умопомрачительная на этих ранних парниковых выростков: в глазах у покупателя свет дневной меркнет, но так велик в нем искус насладиться «запретным плодом» весны, что он чуть ли не яму вытопчет у заветного прилавка. Он будет почем зря совестить «безбожного подновца», обзовет его и частником, и живоглотом, и даже извергом рода человеческого, не раз, случится, махнет рукой или сплюнет в сердцах. Однако Филимон Архипыч неумолим. Он весь, как огурец соками, налит чувством собственного достоинства; его движения округлы, величавы чисто по-королевски, взгляд под нависшей седой бровью зорок и спокойно мудр.
