С кем повстречался Автомобиль
Однажды Автомобиль проснулся с тяжелой головой, с ощущением разбитости во всем теле. Нехотя он сбросил с кровати свои протезы, подошел, поскрипывая, крепясь то на один бок, то па другой, к столу и стал перебирать бутылки, ища, чем бы это опохмелиться. Но лютая вчера была попойка; не нашлось ни капли спасительной влаги. И тогда, злой па весь свет, Автомобиль свирепо сдернул со стены старенькое ружьишко и, немытый, нечесаный, с опухшим лицом, в той же одежде, в какой спал,—в мятой гимнастерке и мятых
вельветовых штанах — вышел из своей грязной бобыльей избы.
В воздухе вязкий висел туман, и было еще мглисто, печально, как всегда перед рассветом. Пожалуй, следовало бы переждать, пока белесую муть прижжет солнце или разгонит ветром с Рыбинского моря, а потом уже и плыть в Заболотье. Однако Автомобилю Фролову, при его нынешнем скверном настроении, было решительно все равно: петлять в туманных потемках по кривулинам разлившейся Уломки или отсиживаться в постылой избе. Поэтому он, благо уже вышел за порог, двинулся через сосняк к маслозаводу.
На просторном дворе маслозавода было еще ненастнее, промозглее, а над Уломкой туман н вовсе слоился пластами, будто наглухо бинтовал реку. Лишь вблизи, да и то с трудом, можно было разглядеть темнеющую лодку, и в ней — фляги из-под сливок, от которых тянуло резким после ночи металлическим холодком.
Но утренняя свежесть не взбодрила Автомобиль. Сумрачный и по-прежнему злой, он спустился па топкую отмель в кустистой придавленной осоке и тут же привычно взялся обеими руками за высокий борт. Как вдруг, словно осока зашелестела под набежавшим ветерком,— слабый и робкий, пришептывающий голос спросил протяжно:
— Вы, случаем, не в Заболотье едете?
Автомобиль давно уже привык к таким окликам случайных пассажиров, поэтому не проявил услужливой готовности. Сначала он старательно, без стука, опустил па днище правый протез, за ним левый и лишь затем, стоя уже на них, как па ножках циркуля, тряхнул взлохмаченной головой: дескать, туда, туда, в Заболотье и еду!
— А не страшно ехать в тумане-то? — пугливо спросил слабый голосок. Вам бы переждать малость...
На этот раз Автомобиль вместо ответа послал на берег взгляд, полный спокойного презрения. Там, па берегу, обвеянная туманом, темнела, зыбилась топкая, как молодой стволик, женская фигурка, и только большой чемодан, смугло-кирпичный, вещественно-плотно, как сургучная печать, прикипел к земле.
— Ну, чего стоишь, баба? — с грубоватой прямотой власть имеющего обратился к пей Автомобиль.— Ежели надумала ехать, так залазь!
Женщина подхватила чемодан и, вся надломившись, по явно презирая собственную слабость, спустилась к лодке. Затем, под скучающе-равнодушным взглядом Ивашки, она с угодливой торопливостью перевалила за борт обвально рухнувший чемодан и стала перелезать сама.
— Ты это к кому в Заболотье? — заученно спросил Автомобиль.
— К родным,- прошелестел голосок.— К тетке своей...
— Отъедаться небось едешь, а? Ишь, отощавшая какая!
Женщина только вздохнула.
Она уселась почти подле Ивашки, среди холодных фляг, и он заметил, как она съежилась в своей черной поддевке и по-спротски поджала топкие ноги. Однако ничего, кроме брезгливого отчуждения, Автомобиль не чувствовал к этим «живым мощам». Да и вообще после ухода жены он ко всем женщинам относился с презрением человека, неповинно оскорбленного, по злой женской воле обреченного на одиночество.
«Ишь, уселась, пигалица!—негодовал он,—Везет, поди-ка, целый чемодан добра для своей тетки, а чтоб прихватить поллитровку да угостить несчастного молоковоза — на это у нее ума не хватило... Все они такие...»
Сам он сидел на корме, близ моторчика, с накрученным на руку кожаным шнуром, и сейчас, в яростной досаде на людскую несправедливость, так сильно дернул этот истерзанный шпур, что моторчик сразу же отозвался торопливых! стрекотанием, пыхнул в лицо горьким теплым дымком.
Плыть по Уломке и в ясный день считалось не легким делом: морские разливья, далеко заклинившись в луговые низины, как бы поглотили реку, и лишь кустистая осока да торчащие там и сям из воды гнилые пеньки верб обозначали коренное русло. Теперь же, в сплошном тумане, не было видно ни пней, ни осоки; плаванье предстояло рискованное. Однако Автомобиль недаром величался лодочником- молоковозом. Каждый год, с весны до осени, при любом ненастье, ездил он в Заболотье и, конечно, знал каждую потаенную извилину Уломки. Вот почему и теперь, несмотря на промозглый туман, на душевную свою угнетенность, Автомобиль оставался привычно хладнокровным.
