Еще засветло при тумане учалили казаки под Синбирской горой, и дум по всем было — втихую, без всякой заметы; но из овражной расщелины, глянь, будто снежный вихрь вырвался: то мчались на конях драгуны в белых шапках островерхих, в белых мундирах.
— Измена, батька! — гаркнул есаул Чикмез.— Предал нас Черноус! В обрат тикаем!
Не дрогнул Степан Разин. Стоял оп на кичке атаманского струга и, как увидел мешкотню среди казаков, приказал пушки выдвинуть и ухнуть по коннице... Затявкали по-щенячьи маленькие чугунные пушчонки, а все ж взбодрили опешивших разинцев. Стрельнули они из пищалей, напустили на врага рой стрел — отбились кое-как.
— Ну, брателко, теперь и в утек пора,— сказал весь израненный Фролка,— На горе-то, глянь, царских войск видимо-невидимо.
Сердито тряхнул поседелыми кудрями Степан Разин:
— Рано, брателко, сполох бить. Коли упятимся—запал ратный надолго пропадет, казаки до пупов чубы свесят. А надо нам заступ обходный делать и с севера Синбирск воевать: чай, не ждут нас оттуда.
Погрузились разинцы на струги и, поднявшись до острова Чувинского, схлынули всей ратью на отложистый бережок да сотня за сотней, как волна за волной, накатили па старое городище, что пониже кремля залегло. И началась в царском войске сумять-заваруха. В страхе помчались воеводские ратники к кремлю, а впереди всех бежали нем- чины-командиры и сам воевода Иван Милославский. Однако немногие схоронились за рвом преглубоким, за стенами кремлевскими — нещадным боем били разницы супостатов и в грязь осеннюю их втаптывали.
Весь посад с торгами, с амбарами да острог близ речки Синбирки в одночасье захватили разинцы, потом с ходу па венец полезли, на макушку горы, чтоб кремль взять, где засел Милославский с верными боярами и стрельцами. Но высоки крепостные степы, крепки наугольные башни, много затинных пушек, вросших в степы плотно, как сучки в бревна. И
