Вид с высоты старой колокольни очаровал Хаят. Кругом синели широкие волжские разливья, и родная Казань, точно вынырнув из воды, теперь обсушивалась на холмах под ветерком, под длинными лучами вечернего солнца.
Какой она была невиданно прекрасной в этом розовом озарении! На всех зданиях вблизи и вдали, на Сююмбековой башне, на кремлевских стенах, на дамбах, па портовых кранах, скрестивших свои хоботы подобно саблям— везде лежал легкий загар, всюду отблескивали окна и шпили, пронизывая воздух ровным, мягким свечением.
Хаят тоже как бы вся насквозь 
светилась на этой высоте, среди реющих лучей и ласточек, а ветер, продувающий ее тонкое летнее платье, приносил всему телу ощущение неземной легкости, и она чувствовала себя счастливой, близкой этому сияющему миру, слитой с ним одним дыханием.
Но все же надо было спускаться. Хаят взглянула вниз, и голова ее закружилась. Ей вдруг показалось, что вместе с лестницей, бившейся на ветру о стену, трясется сама башня и что, если только поставишь ногу па ступеньку,— тебя скинет вниз...
Всю ночь, не смыкая глаз, она провела на башне. А утром ее увидел Юсуф — и вдруг понял: это же ради него девушка совершила опасное восхождение на старинную колокольню! И, охваченный любовью и жалостью к смелой и в то же время беспомощной Хаят, оп поднялся на звонницу. Там Хаят услышала от него слова, какие давно хотела услышать. Ласковым голосом он успокаивал ее и, называя первой альпинисткой среди казанских девушек, не спускал с нее восхищенных глаз, которые излучали нежность и гордость за нее...
Если хотите повидать эту башню и убедиться в том, что наш рассказ — истинная быль, то поезжайте но улице Карла Маркса до самого трампарка. Там, на институтской стене и на башне, хотя и отремонтированной, выкрашенной, как и стены, в один кремовый цвет, вы — стоит только получше приглядеться — заметите легкие следы от шлямбурных крюков, которые напомнят вам о счастливой любви девушки Хаят и, быть может, заставят воскресить в памяти скорбную, безысходную тоску царицы Сююмбеки по милому.
Веселый праздник сабантуй
Утренняя голубизна еще не рассосалась в небе, солнце не прижигает...
На пологом склоне, па этой зеленой тугой скатерти, закурчавившейся с краю, над Волгой, дубнячком, нагуливает веселье праздник сабантуй. Весь степной приезжий люд, подобно вешнему бурливому потоку, схлынул с широкой дороги, от запыленных колхозных машин вниз по склону.
Люди насыщаются плотно, основательно, на весь день: ведь скоро им предстоит быть терпеливыми зрителями на игрищах. Пиво из бочек льется ручьями, густое, желтое, как мед,— только успевай подставлять под пенистые струи стеклянные банки, кувшины, бутылки, просто целлофановые кульки, так как кружек не хватает. Здесь же, на ковриках и просто на вытоптанной траве, угощаются домашними пирогами. Кое-кто из парней в белых рубашках укрылся в дубнячке, и там теперь хлопают пробки. Тароватые огородницы из ближнего Камского Устья торгуют яблоками и солеными помидорами; их толстые руки по локоть облеплены укропом, с пальцев стекает рассол. Под одной телегой уже мирно похрапывает первый пьяный. Его теперь не разбудят ни звуки гармоник, ни бесшабашный перепляс...Среди праздничных людей как неприкаянный бродит юноша в спортивных шароварах и голубой, навыпуск, рубашке. Он плотен, коренаст; руки у него, как у борца, отведены от боков и чугунно тяжелы, неподвижны; затылок с шеей составляют одну прямую сильную линию, причем он выстрижен до самого темени — волосы сбились только на лбу крохотной ребячьей челкой. Парня явно угнетает кипение собственной силы. Он сам себе кажется неуклюжим, неловким, и это сознание порождает в нем застенчивость. Вместо того чтобы нажать влево-вправо крепкими плечами и протиснуться к заветному прилавку, мокрому от пива, он беспомощно топчется, хотя умирает от жажды, а вскоре вовсе отходит, тяжело, по-слоновьи ступая.
...Вот он выходит на возвышенность — священное место состязаний сельских батыров в ловкости и силе. Латунная проволока па вбитых кольях опоясывает лужайку тонкой блескучей паутиной. Вокруг, как в воронке вода, свился людской поток. Иногда он выплескивается за проволоку, тогда парни с красными повязками на рукавах или сам милиционер в белой ослепительной гимнастерке наводит порядок. Но юноша в спортивных шароварах спокойно перелезает через проволоку и, под оценивающими взглядами пристрастных зрителей, подходит к шесту с добрую корабельную мачту.
