Мо тут, хочешь верь, хочешь — нет, прямо-таки на глазах у меня ближний островина на дыбки вскинулся и зараз в дым превратился. И тут же из моих ушей точно пробки вылетели. Теперь слышу я: гремит, катится далями эхо взрывное. А как укатилось оно, стрекот начал бить по ушам, да этакий свербящий, въедливый. Задрал голову — стрекозина огромадная кружит. И вдруг вижу я, как из ейной брюшины железной вываливается... груша. Па вид она даже вовсе аппетитная, только и лови-хватай! Но вот завыла она смертным воем над моей дурной башкой, и, хочешь—верь, хочешь — нет, по самый пупок вонзился в кочку. Ровно страусина какая! И думаю, зажмурившись, уши заткнув, что ж так сидеть? Сразу вскочил, рубаху с себя содрал — и ну махать ею, как флагом. До того, веришь, махал, что едва руки не выкрутились из плечей. И ведь не зря, не зря усердствовал! Заприметили меня люди добрые с вертолета, пошли на снижение. Потом — раз! — лестница веревочная скинулась, и я, не будь дурнем, вцепился в нее и вверх, вверх, как но трапу...
Так, лада моя, в один момент очутился я после моря на небесах, у летчиков-вертолетчиков. И они-то мне растолковали, что в ночной штормище, пока я распрекрасные сны видел, нагнало к Рыбинской плотине великую уйму торфяных островов, и нужно было их бомбить, как врагов лютых, чтоб они подходы к турбинам не закупорили.
А потом летчики-вертолетчики этак вежливо, будто и меня заедино с островами не бомбили, спрашивают:
— Куда вас, папаша, доставить, па какое местожительство?
Я назвал свою де
ревню, и они, черти, обходительные, вмиг меня к пей домчали да еще предлагают опуститься прямехонько на крыльцо.
— На крыльцо так на крыльцо,— говорю, глазом не моргнув, потому как столько я уже чудес навидался, что меня теперь ничем не удивишь.
И вот повисла железная стрекозина аккурат над моей избой, скидывают мне лестницу, и я по ней ловчее обезьяны вниз спускаюсь. А тут как раз па крыльцо выходит моя Лукерья. Видит она, как я, воскресший, заместо ангела спускаюсь с небесов, ну и грохнулась плашмя, чуть по замертво. А я ей-то — с полной хладнокровностью: Прилетел твой ясный сокол, да не на малую минуточку — на долгую вечность.
