Колесный пароход, один из доживающих ветеранов старой Волги, ходил между Горьким и Астраханью, так что родные Егора знали, куда ему слать весточку. При стоянке в Камышине дебаркадерский матрос-пьянчужка передал своему щеголеватому палубному собрату засаленное письмо. В нем сестра Егора писала, что Андрейка Венчиков и Аннушка поженились...
В веселых шальных глазах Батурина свет дневной померк, и тупо качнуло его вперед7назад, как случается при плоском ударе же
лезного борта о дебаркадер; но умел владеть собой бравый матрос, только стиснул он зубы, сжал кулаки. «Ну, погоди же! — пообещал он,—
На другой день Егор, который видел украдкой это потешное веселье, провез свою жену на деревянных санках-катышах мимо Матвеева дома, затем уселся с ней в обнимку, и оба с визгом, с захлебистым смехом съехали вниз с ледяного угора, да под конец вывалились в сугроб, к всеобщей радости наренгских ребятишек.
Всю зиму молодые жили напоказ, и многие считали их супружество счастливым; одна бабка Митрофаниха, прозванная лесовухой за частые побежки летом но окрестным лесам, скорбно покачивала сухонькой головкой в косицах:
— Ой, не к добру потеха-веселье у них! Под теми посмехушками одна грусть-заботность.
Ранней весной, еще по крепкому пасту, санным путем, уезжал Егор Батурин с женой-красавицей; на прощанье глянул украдкой на Матвеев дом — и вдруг тяжело, кипуче, как винт за кормой, забилось смятенное сердце: в боковом окне, в пустой тьме его, призрачно белело лицо Аннушки, печальное, похудевшее, и не было в ее глазах прежней весенней голубени — одна усталая, горькая скука нелюдимо мерцала. И пусто, и скучно вдруг стало на душе Егора, и нельзя уже было ее заполнить тем недавним наигранным весельем, а хотелось вдруг плакать...
— Да ты что, Егор? — окликнула жена.— Сидишь как истукан... Жаль, наверно, расставаться со своей деревней?..
Ничего не ответил Егор Батурин, только все смотрел вдаль, на родную Наренгу, пока не затянуло ее, как низкам дымом перед ненастьем, лесной тьмой, глушью.
